Двадцать шесть предложений о Новой музыке

      Термин «Новая музыка», (шире — «Новое искусство») на наш взгляд, содержит очень важное свойство, которым обладает не любое произведение, созданное в современности. Под этим словосочетанием скорее следует понимать феномен изменения художественного языка, а не какое-то конкретное «направление». Начиная с XIV века выражение «Новая музыка», произносимое на разных языках, становится актуальным каждый раз, когда художник понимает необходимость этого изменения. Таким образом, постоянное обновление, «движение», «течение» языка свидетельствуют о жизненности традиции, ее преемственности. Это и есть отличительная черта Новой музыки.

   Формы Новой музыки всегда обладают некоторой незавершённостью, неопределённостью, так как Новое искусство создаётся сейчас. Отбор средств и приёмов происходит не по каким-то уже существующим критериям, но, скорее, наоборот, сами эти критерии возникают в процессе поиска новых элементов языка. Поэтому Новая музыка во многом — предощущение ещё не созданного, «чистая возможность». Ведь если всё известно, определено и завершено, то абсолютно невозможно развитие и дальнейшая жизнь искусства: это уже удел музейных «вечных ценностей».

   В то же время музыкальный язык приобретает новое качество тогда, когда все его аспекты адекватны друг другу в выражении новой идеи, родившейся в недрах самой музыки. В частном содержится целое, а целое отражает частное: музыкальная «материя» порождает саму себя. Поэтому наше особое внимание направлено на исследование природы звука.

   С развитием языка музыка отрывается от каких-либо функций: развлечение, эпатаж или социальная декларация, равно как и коммуникация и эстетизация пространства не могут быть её исчерпывающей целью. Музыка становится имманентной и не нуждается в «оправданиях» со стороны других сфер деятельности человека; тогда она обретает свободу: свободу от прикладных функций и для внутренней художественной сущности. Этим фундаментальное искусство отличается от прикладного.

   Описанная выше имманентная свобода — залог непреходящей ценности фундаментального искусства сравнительно с преходящим контекстом: функции меняются, а произведение остаётся. Так, «фундаментальная музыка» и есть традиция, на которую, как на взлётную полосу, опирается художник чтобы «выстрелить» вперёд: это наследование языка и есть процесс Нового искусства. Во многом, задачей художника в этом процессе является вслушивание в поток наследуемого языка, как осознанная необходимость.

   В российской ситуации сохранять упомянутую самодостаточность с определённого момента (примерно с начала 1930-х гг.) стало очень сложно, подчас невозможно. Живой традиции был нанесён мощный удар. В результате общественных условий собственно искусство часто вытеснялось социальным жестом (или прикладной функциональностью). И даже в нынешние времена, когда нет острой необходимости в таком жесте, в большинстве современных произведений в России «идеология» подменяет «искусство». Одни стремятся вызвать шок нарочито декларируемой «ненормальностью», другие твердят о «конце музыки», но мало кто занимается ей самой.

   Именно принципиальная автономность искусства от прикладной роли дает нам шанс заняться непосредственно проблемами развития музыкального языка. Сейчас наступает время 'tabula rasa': память зависимости от любых прикладных функций искусства стёрта, нет необходимости доказывать состоятельность произведения через особую духовность, социальный ангажемент или отрицание традиции; не обязательно ставить себя в оппозицию, эксплуатируя свой протест как суррогат художничества. Приходит новое поколение, «поколение ноль», и нам выпала высокая и волнующая роль: воссоздание и продолжение языка Новой музыки.